Алексей Федорчук
Дело было в горах Киргизщины… В южной её части, а конкретно — на хребте на Алайском, вблизи от водораздела его. И были мы все членами партии, только не коммунистической, а Тепеликской, поисково-ревизионной, сокращённо — ПРП. Что не означало, будто мы там, в горах, ревизионистов искали. Потому как занимались мы ревизией ранее найденных рудных объектов. Но в основном — поисками объектов новых, содержащих самый презренный из металлов. Тот самый, из которого товарищ Ульянов в скобках Ленин обещал унитазы в общественных сортирах сделать. При коммунизме разумеется.
А пока Родине нашей презренный металл нужен был для других целей. И нужен очень — потому что идеологически подкованные алхимики, руководствуясь принципами диалектического материализма, научились из него Золото Партии делать. То самое, что потом то ли куда-то пропало, то ли его вообще не было.
Но киргизский металл презрений — сюжет для других рассказов. А нынешний посвящён эпизоду, когда его поиски неожиданно оказались совмещены с задачей, интересной как для целей геологического картирования, так и сугубо научных: определением взаимоотношений между гранитодными батолитами и щелочными интрузивами. Совмещены пространственно — ибо и поиски, и изучение соотношений можно было проводить на одном и том же участке, под водоразделом Большого Алая, на северном его склоне, чуть ниже Сурметашского ледника. От которого и получил название Сурметашский щелочной массив, очень для некоторых из нас интересный.
Вот нас туда и закинули вертолётом, и было нас четверо: Володя Насатович, начальник поискового отряда;
Витя Ненахов, геолог;
Коля Камша, студент геолфака Воронежского универа;
автор этих строк, тогда тоже студент геолфака, только МГУёвого.
Высота — около четырех с полтиной километров. Плановых работ — примерно на неделю, может, дней десять. А поскольку закидывали нас вертолётом, харчём запаслись по полной программе, по принципу
идешь на неделю, запасай на месяц |
Далее надо было отработать участки и потом спускаться вниз. Где нас
должна была
снимать
машина.
Отработали как надо, с опережением самого оптимистического графика на
пару дней.
Проб набрали
— до… ну
матери того
самого
Кузьмы, кил
по 40 на
брата.
Правда,
остальной
груз не
особо тянул
— две
облегчённые
палатки,
спальники —
пуховые, из
посуды —
псевдо-казанчик
крылатого
металла,
банка
консервная
под чайник,
кружки и
ложки — тоже
самого
лёгкого из
железов.
Вот только
харчей
осталось —
вагон и
маленькая
тележка. И
потому
накануле
выхода в
обратный
путь сели мы
вечерком и
приняли все
меры по
уничтожению
излишков.
Однако всё
запасённое
схарчить не
смогли ни за
ужином, ни
на завтрак.
Потому как и
запасено
было
немножко
больше, чем
вдоволь, и
работали
опережающими
темпами. Ну
а харч
бросить —
привычка
полевиков не
позволяла,
так что все
остатки
взяли с
собой,
вместе с
камнями. И
получилось
уже не по
сорок кил на
брата, а по
полцентнера
с добавкой —
а на
выскогорье
это не
просто много,
и не до того
самого места,
до которого
доха достаёт.
А прямо как
до мамы
японского
городового.
Так что до
точки, где
машина нас
должна ждать,
дотащились
еле-еле,
языки через
плечо на
спину
закинув. А
машины-то на
месте и нету.
Ну, думаем,
дело обычное
— сентябрь
месяц,
кампания
хлопкоуборочная
в разгаре,
бензинки
ныма, машина
задерживается.
Подождём.
Тем более,
что харча
вволю. И
истреблять
его надо,
ибо
привозить
харч из
маршрута —
очень дурная
примета.
Сели в
удобном
месте и
начали… нет,
не есть, и
не харчить
даже, а
методично
так жрать.
Жрали, жрали,
жрали… пока
всё не съели.
А машина нем
временем так
и не
появилась.
Так что
лежим,
отдыхаем,
перевариваем,
как удавы.
И тут,
откуда ни
возьмись,
появился…
нет, не то,
о чём
подумали
испорченные
мальчики и
девочки. А
Партии — не
тот,
которого по
телевизору
показывали,
а нашей,
Текеликской
ПРП. С
объёмистым
таким
рюкзаком. И
говорит:.
— Дети мои, у меня для вас вас две новости — хорошая и плохая. Вопроса не задаю, а, как начальник, сам решаю, с какой начать. Начну с хорошей. Я вам арбузик принес. |
И из рюкзака своего объёмистого достаёт такой увесистый арбузик — думаю, самый большой, какой на ближайшем базаре нашёл, кил на 20–25..
Ну мы, рожи
обожравшиеся,
этот арбузик
в шесть
секунд и
умяли. В
качестве
десерта,
после
конской
тушёнки и
тому
подобных
деликатесов,
включавших и
рыбный
завтрак
туриста,
пошёл
замечательно.
Да ещё и на
жаре —
спустились-то
мы
километров
до двух, в
Горной
Фергане там
даже конец
сентября —
вполне себе
лето, тем
более
глубоко
после
полудня.
— А теперь, — говорит начальник, — новость плохая: сель прошёл, мост на речке снесло, машина не придёт. Так что давайте-ка ноги в руки, да пилить ещё кил 15 до навесной переправы, машина за ней. |
Ну
надели мы
рюкзачки
осто…
надоевшие,
да и пошли,
вечерним
ферганским
солнцем
палимые. А
начальничек
даже и не
предложил
взять ничего
себе из
груза
нашего. Хотя
и рюкзак
абалаковский,
пустой,
имел, и
видел, что
груза у нас
более чем
много. Ну
матюгнулись
мы каждый
про себя,
волю в кулак
собрали —
дошли.
Вернее,
почти дошли.
Потому что
от конца
бывшей
дороги, по
которой
топали, до
навесной
переправы —
ещё метров
500. Не
много,
вроде. И не
вверх, не
вниз — по
горизонтали.
Но — по
сцементированному
пролювию.
Кто не
видел, что
это такое,
скажу: хуже
для любой
ходьбы
ничего на
свете не
бывает. Это
не осыпь, по
которой в
случае чего
съедешь. И
не скала, по
которой
можно идти
ногами, чуть
иногда
руками
подмогнувши.
Гнусная
такая вещь,
соскользнуть
— запросто,
потому как
чуток
всё-таки
сыпется, и
зацепиться,
если
сорвешься,
не за что. А
если даже
зацепишься —
зацепленное
прямо под
руками
выкрашивается.
Правда, там
нечто типа
тропки было
пробито —
как я потом
понял, это
начальник
местный
народ
сблатовал,
чтобы
потрудились,
пока он к
нам с
арбузиком
бегал. Но
тропка —
шириной в
полступни от
силы.
Правда, и
вниз, до
речки,
немного,
метров с
полста — но
там, на
бережку,
камушки
всякие
валяются,
острые, так
что и
меньшего
хватило бы.
Ну
делать-то не
х…фига,
пошли мы по
той тропке.
А начальник
достал из
рюкзачка
своего два
скальных
молотка и
пошёл ниже
нас метра на
полтора. Без
тропы, прям
по этой
стенке — не
стенке,
осыпи — не
осыпи.
Хреновине
пролювиальной,
одним
словом. И
каждого из
нас
страховал —
молотками,
чуть у кого
нога
соскользнет
(а
соскальзывала
она часто,
да и полста
кил камней,
в рюкзаке
болтающихся,
устойчивости
не
прибавляют).
Успешно
страховал,
иначе я бы
этим
воспоминаниям
не
предавался,
Витька не
стал бы
проректором
Воронежского
универа… Ну
и всё такое
прочее. При
том, что
трое из
наших были
на голову
его выше и
кил на 20–30
потяжельче.
Так и
дошли.
Переправились,
в машину
погрузились,
в Ош
рванули. Ну,
а в Оше, как
положено,
уже и
отдохнули от
души. На
этом мой
сезон 77-го
года
закончился.
Потому как
обстоятельства
потребовали
срочно
лететь в
Ташкент. Но
эту историю
я здесь
рассказывать
не буду.
А начальника
того звали —
Павел
Вольфович
Зайд.
Кандидат
гэ-мэ наук,
ляг карты
чуть иначе —
был бы
первооткрывателем
пары
месторождений,
лауреатом
какой-никакой
завалящей
Государственной
премии.
Альпинист,
снежный барс,
первовосходитель
на… и
первопроходитель
маршрутов, а
также
протчая, и
протчая, и
протчая…
С лёгкой
руки Димки,
сына
Насатовича,
узких кругах
был широко
известен под
псевдонимом
«дядя Паша».
Он сначала
огорчался,
потом привык.
Ныне на
Израильщине
пребывает.
Мой второй
учитель — и
по профессии,
и по жизни.
Чтобы сразу
так, и по
жизни, и по
профессии, у
меня было
три учителя.
О первом и
третьем (порядок
номеров —
хронологический)
я со
временем
тоже
расскажу. И
вообще, за
этим
маленьким
рассказиком,
про
Сурметашский
массив,
арбузик и
скальные
молоточки,
стоит много
сюжетов и
судеб.